литературная гостиная «В гостях у юбиляра»

Друзья! Сегодня литературная  гостиная  «В гостях  у юбиляра» представляет  юбиляров, родившихся в июле. Особое внимание привлекают две замечательные  личности: Пётр Вяземский, ему исполнилось  23 июля  230 лет со дня рождения и Аполлон  Григорьев, которому исполнится 28 июля 200 лет  со дня рождения. Оба являлись талантливыми стихотворцами, переводчиками, мемуаристами, крупными литературными критиками и  оставили яркий след в истории русской литературы  и культуры. И что особенно примечательно, они навсегда связаны с именем  великого Пушкина…

Аполлон Григорьев (1822—1864), поэт и один из самых значительных критиков XIX века, друг Фета и Достоевского, автор уникальной критической системы и идеолог почвенничества, в конце жизни он называл себя «последний романтик» и «ненужный человек», а после смерти был забыт на полвека. Потом его наследие начали с восторгом открывать для себя литераторы времен Серебряного века, но и по сей день, он остается одной из самых трагических и недооцененных фигур в русской литературной истории. О том, почему судьба Григорьева сложилась именно так, а также о его эпохе и идеях можно узнать из блестящей книги слависта Роберта Виттакера «Аполлон Григорьев. Последний русский романтик» (2020 г.).  Не менее интересную информацию, уважаемые  читатели, вы найдёте в июньском номере журнала «Свой» за этот год.

Аполлон  Григорьев является одновременно  талантливым стихотворцем, переводчиком, мемуаристом, крупным литературным  и театральным критиком. Именно ему принадлежит самое известное и самое ёмкое высказывание о первом поэте России: «Пушкин – наше всё».

«Пушкин — наше все» — фраза, которая в современной России может означать все что угодно. Между тем у этого высказывания был конкретный контекст и значение, за которым стояла система взглядов, разработанная Аполлоном Григорьевым. Аполлон Григорьев был очень интересным персонажем: почитатель европейской культуры и один из главных теоретиков русского почвенничества с хаотическим образом жизни, замечательный поэт и критик, чье критическое наследие, по мнению автора книги, значит даже больше, чем его поэзия. «Григорьев от самого отчаянного атеизма одним скачком переходил в крайний аскетизм и молился перед образом, налепляя и зажигая на всех пальцах восковые свечи», — вспоминал Фет, снимавший у родителей Григорьева комнату во время учебы в Москве. Все это говорит о том, что главной чертой Григорьева была двойственность, или парадоксальность, которую сам он считал чертой, присущей всякому русскому человеку. Таким Григорьева видел и Достоевский, который отмечал эту двойственность и называл его «русским Гамлетом» и «самым русским из русских». Именно Григорьев уже после смерти послужит прототипом для Дмитрия Карамазова.

Обретаясь где-то между западниками и славянофилами, между позитивистами и идеалистами, но никогда полностью не разделяя ни одну из этих позиций, Григорьев разработал собственный критический метод, получивший название «органическая критика», и с помощью него рассматривал ключевые художественные произведения своего времени. Одним из самых ярких примеров органической критики стал цикл статей, посвященных роли Пушкина в русской культуре. И роль эту тоже нельзя назвать консервативной или охранительной, поскольку она, по мысли Григорьева, сочетала в себе максимальную открытость внешнему с полновесным осознанием собственной самобытности:

«А Пушкин — наше все: Пушкин — представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, все то, что принять следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, — образ, который мы долго еще будем оттенять красками. Сфера душевных сочувствий Пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильного и органически-нашего. Сочувствия ломоносовские, державинские, новиковские, карамзинские, — сочувствия старой русской жизни и стремления новой, — все вошло в его полную натуру в той стройной мере, в какой бытие послепотопное является сравнительно с бытием допотопным, в той мере, которая определяется русскою душою. Когда мы говорим здесь о русской сущности, о русской душе, — мы разумеем не сущность народную допетровскую и не сущность послепетровскую, а органическую целость…»

Значительную часть книги занимает подробный анализ поэтических произведений Григорьева, в том числе лирических циклов «Борьба» (его называют вершиной творчества А. Григорьева),  «Вверх по Волге», которые после пятидесятилетнего забвения вместе с другими стихотворениями издал высоко ценивший его поэзию А. Блок. Завершается книга исчерпывающим описанием роли уже самого Григорьева в истории русской культуры:

«Григорьев стоял на своей независимой точке зрения, остававшейся в пределах главных традиций русской мысли. За свою независимость он заплатил дорогой ценой: идя не в ногу с другими, он оказался в одиночестве. Он не только отстаивал свои взгляды, независимые от общепринятых в его дни, но и писал в манере и стиле, не похожих на манеру и стиль современников. Этот стиль соответствует тому необычному месту, которое Григорьев занимает в русской литературе — месту самого значительного критика-поэта.  Григорьев, конечно, не был последним в России романтиком. Но он был последним представителем первого в России романтического периода, длившегося с конца восемнадцатого по середину девятнадцатого века. Даже сейчас он остается мостом, перекинутым в прошлое, каким видел его Блок. Тем, кто сегодня изучает русскую литературу, культуру России и необъятную душу русского национального характера, хорошо пройти по этому мосту — возвратиться в последние годы романтической эры и познакомиться с „органическим” взглядом Григорьева на ту культуру и на время, в которое он жил». Возможно, кто-то удивится, но  текст этой популярной песни принадлежит Аполлону Григорьеву.

О, говори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная!

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная!

Вон там звезда одна горит

Так ярко и мучительно,

Лучами сердце шевелит,

Дразня его язвительно.

Чего от сердца нужно ей?

Ведь знает без того она,

Что к ней тоскою долгих дней

Вся жизнь моя прикована…

И сердце ведает мое,

Отравою облитое,

Что я впивал в себя ее

Дыханье ядовитое…

Я от зари и до зари

Тоскую, мучусь, сетую…

Допой же мне — договори

Ты песню недопетую.

Договори сестры твоей

Все недомолвки странные…

Смотри: звезда горит ярчей…

О, пой, моя желанная!

И до зари готов с тобой

Вести беседу эту я…

Договори лишь мне,

допой Ты песню недопетую!

 

 

Комментарии

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *